Собрание пьес. Книга 1 - Страница 86

Я не звал тебя, сама ты
Подошла.
Каждый вечер запах мяты.
Месяц узкий и щербатый.
Тишь и мгла.
Словно месяц встал из далей,
Ты пришла
В ткани легкой, без сандалий,
За плечами трепетали
Два крыла.
На траве, едва примятой,
Легкий след.
Свежий запах дикой мяты,
Неживой, голубоватый
Ночи свет.
И живу с тобою рядом,
Как во сне,
И живу под бледным взглядом
Долгой ночи,
Словно месяц там, над садом,
Смотрит в очи
Тишине.

Лидия кончила танец. Убегает. Похвалы и рукоплескания, если танец и чтение одобрены публикою.

Мария. Какие стихи, какая музыка! О, на что можно променять такие мгновения! Как радостно, что мы не одни, что с нами прекрасные, вдохновенные поэты наши в тоске и в мечтах своих! О дивная музыка дивных строк! Дивно поющее тело человека!

Зинка вносит вино, все берут стаканы.

Курганов. Друзья мои, мы все любим искусство и живем для него. Я поднимаю мой стакан за тесную дружбу всех искусств, за их объединение в театре, пью за новый театр!

Слышны приветственные и сочувственные восклицания. Лидия бежит к Мореву, во время действия неподвижно сидящему на одном месте, и чокается с ним. За нею и все чокаются с ним.

Морев (чокаясь). Я верю, я жду.

Застенчивый юноша. Позвольте, товарищи. Если за театр, то я хочу тоже прибавить… выпить за русское искусство, потому что хотя там, за границей… но вообще, у нас свои художники и поэты, и своя старина, и я пью за русское искусство.

Сочувственные возгласы. С ним чокаются.

Красновский. Не понимаю, что хорошего в этом танце. Какие-то странные, ничего не выражающие движения. По-моему, уж если вальс, так вальс, мазурка, так мазурка.

Мария. Инженю, так инженю? Все в готовых формах, застывших раз навсегда?

Красновский. Все в определенных формах. И зачем танцевать без башмаков, — тоже не понимаю.

Лидия. Танец — это радость свободного движения. Экстаз освобождения от всего, от всех земных, условных пут…

Красновский. Мы понимаем освобождение иначе. Освобождение от чего? Вот свобода слова…

Зоя. Знаем, знаем. Конституция? А я думаю, что гражданской свободы достоин только тот, кто свободен во всем и во всем правдив.

Красновский. Какая же здесь правда, в этом танце? Разве радость и веселость надобно изображать непременно только этими движениями и в этой одежде? Разве я во фраке, танцуя вальс, не могу радоваться так же, как эта барышня в хитоне, слишком легком, «рассудку вопреки, наперекор стихиям»? Правда, я охотно признаю, что этот хитон к ней очень идет и что она в нем очень мила. Но и мой фрак имеет, надеюсь, свои достоинства.

Зоя. Ваша страсть к цитатам заставила вас самого осудить ваш фрак. «Рассудку вопреки, наперекор стихиям» — ведь это о фраке сказано.

Красновский. Позволю себе в данном вопросе не согласиться с Грибоедовым.

Мария. Радость поет во всем моем теле, и каждым моим движением я говорю о ней. Где соблазны, где нечистые мысли, там нет радости и не может ее быть. Только беспорочная нестыдливость радует сердце человека. Мы должны быть, как дети, невинны, чисты и нестыдливы.

Морев. Так, дитя мое.

Красновский. Ну, если бы мы все…

Мария. Вы все делайте, как это у вас повелось. Но не мешайте искусству быть выше жизни и чище жизни.

Красновский. Ну, я допускаю, когда мы в маленькой компании. Но выходить так на забаву толпе праздных людей — это, по-моему, не дело.

Курганов. Довольно мы замыкались в подполье, в домах, тесных и душных. Искусство должно быть всенародным, должно выйти через театр на площадь, на улицу, всех убедить, всех утешить, всем облегчить бремя тусклых, безрадостных будней. Великие судьбы ждут искусство будущего.

Зоя играет. Молодежь танцует.

Красновский (отводя Марию в сторону). Марья Павловна, предоставим, как это говорится, астрономам доказывать, что Земля движется вокруг Солнца, а мне позвольте сказать вам о том, что меня наиболее занимает. Пока эта шумная молодежь веселится, а господин Морев с философическим спокойствием наблюдает коловращение света, я бы хотел сказать вам, что называется, пару искренних слов.

Мария. Говорите, Алексей Николаевич, я слушаю.

Красновский. Вы меня извините, Мария Павловна, если мое красноречие мне изменяет. В некотором роде я выступаю новичком, и потому вы не осудите меня за это волнение, неизбежное при произнесении первой, в некотором роде, речи.

Мария. А вы бы, Алексей Николаевич, прямо перешли к делу, без всяких ораторских приемов.

Красновский. Вы так приказываете? Слушаю-с! Ваша воля — для меня закон. Итак, позвольте сказать прямо, — Марья Павловна, я вас люблю.

Мария. Не говорите, не говорите мне об этом. Я занята одною своею мечтою. Я стремлюсь только к ней. Я вся поглощена этим, вне этого меня нет, все мои силы должна я отдать дорогому для меня искусству.

Красновский. Вот потому-то я и говорю вам теперь то, что хочу сказать. Я хочу отвести вас от той ужасной и гибельной бездны, по краю которой вы так беспечно и неосторожно ходите. Вы не будете иметь успеха. Хуже того, — вы погибнете в этом омуте.

Мария. Почему? И какую вы видите под ногами моими бездну? Я вижу сияющие высоты и радужный мост к ним.

Красновский. А мост над чем?

Мария. Если есть под этим мостом бездна, я не хочу глядеть в нее, чтобы у меня голова не закружилась.